Корнелий схватился за флейту, собираясь расплавить нож атакующей маголодией, но обнаружил, что та погнулась. Лежать на флейтах малополезно для их звучания.
Обо всем позабыв, нож увлеченно кромсал грушу. Связной света, вымучивший некогда зачет по психологии артефактного мышления, прикинул, сколько у них в запасе времени. Груш в блюде не меньше десятка, на каждую уйдет не меньше минуты.
– Идем! Быстро! – схватив Варвару за рукав, он выволок ее из перехода. За ними, жалобно поскуливая, хромала на трех ногах огромная угольная собака.
Не стара, не дурна, не глупа, жизнерадостна, не бедна, здорова. Откликнись, муж, друг, не богатый, не знатный, лишь молодой, статный, музыкальный!
Брачная газета. Август 1917 года.
На второй неделе сентября Евгеша Мошкин расстался со своей девушкой. Изменой тут и не пахло. Никого другого он себе не нашел, а просто ощутил, что с него хватит. Приехали. Конечная станция. Правда, Катя об этом пока не знала. Как все мягкие люди, боящиеся истерик и ненавидящие выяснять отношения, Евгеша ничего не стал говорить напрямую, надеясь, что она догадается сама. Он держал телефон выключенным, а при личных встречах либо бормотал что-то невнятное, либо хитроумно вилял, прилагая усилия, чтобы только не остаться с ней наедине. Катя, возможно, о чем-то догадывалась, но окончательных слов разрыва пока произнесено не было.
После четвертой пары Мошкин удрал из института через дверь физкультурного зала, подозревая, что покинутая любимая караулит его у центрального входа, и поехал в гипермаркет к Чимоданову.
По дороге он радостно ощущал, что идет один. Рядом нет никого, кто занимался бы воспитанием окружающих, объяснял солнцу, как ему светить, водителям, как им ехать, а женщинам – за какую руку вести балующихся детей. Да и в институте было не легче. Катя ссорилась со всеми преподавателями, ужасно злясь на Мошкина, который, помня об экзаменах, на всякий случай всем улыбался.
– Ты лживый, трусливый, приспосабливающийся гад! Как ты можешь общаться с человеком, который говорит «пицот»? И это, о небо, заслуженный пендальгог! Его пустили к самому святому – к детям и ко мне! – шипела она.
– Ты вообще ни с кем не можешь, – шепотом отвечал Евгеша.
– Нет! Только с ним. У него вся психика наружу! Он истерик! Он плюется в баночку, когда меня видит! – кипела Катя.
Евгеша вздыхал.
«Почему-то истерики выявляются только при встрече с другими истериками», – хотелось ответить ему, но он сдерживался и только тоскливо чесал нос, размышляя о своей несчастной мужской судьбе. За мягкими и умными девушками нужно долго и хлопотно ухаживать. Они обычно не влюбляются в первую же пару мужских ботинок, попавшуюся им на дороге. Если же кому-то ухаживать лень, всегда найдется такая, которая будет ухаживать за тобой сама, вот только последствия потом расхлебываются до лежачей поездки в кладбищенском автобусе.
Но вот Мошкин был один и подпрыгивал от счастья! Один! Один! Один! На нем никто не висит! На него никто не шипит! Его никто не опускает ниже плинтуса! Один! Один!
Петруччо он обнаружил не в тайной комнате имени Гриши Поцера с просроченными йогуртами и тапками на левую ногу, а в ресторанчике самообслуживания, где Чимоданов, пользуясь своим уникальным положением, пил бесплатный кофе и ел бесплатную картошку с бесплатной рыбой.
Не довольствуясь упомянутой едой, Петруччо созерцательно ковырял в ухе, изредка облизывая палец и проглатывая для обогащения организма витаминами немного ушной серы. В метре от него, перегораживая проход, валялись связанные за шнурки грязные кроссовки. Мошкин наклонился, чтобы их поднять.
– Не трогай! Удди! – зашипел Чимоданов, пытаясь пнуть его ногой.
Евгеша удивленно выпрямился.
– Что ты делаешь?
– Рыбу ловлю!.. Сядь тут и сиди! На вон кофю похлебай! – Петруччо толкнул его на стул.
Мошкин послушно уселся на стульчик.
– И что, клюет? – спросил он.
– Увидишь! Сиди и молчи!
Евгеша повиновался. Минуту спустя мимо стола прошла девушка в футболке гипермаркета.
– Лариса, погоди!.. Стой, тебе говорят! Я тапки уронил! Подними их и повесь на спинку стула! – крикнул ей Чимоданов.
Девушка даже не повернула коротко стриженной головы. Он придвинул буклет с фотографиями сотрудников гипермаркета и, пролистав, вычеркнул одну фамилию.
– Минус один, – удовлетворенно сказал он и тотчас окликнул брюнетку, толкавшую мимо столика тележку с подносами: – Надь, эй! Подними мои кроссовки!
– Бегу, тапки теряю! А самому влом?
– Свободна! – Петруччо махнул рукой и убрал из списка еще одну фамилию. – Кто у нас там из отдела сумок выглядывает? Лена? Нет, Лена – это которая на меня с утра орала… Вер, а Вер! Иди сюда!
Вера из отдела сумок после длительных препирательств и уговоров согласилась поднять кроссовки, но, подозревая, что они выпачканы в какой-то гадости, стала брезгливо подцеплять их за шнурки шваброй. Ее Петруччо тоже вычеркнул. В том, как ровно и быстро работал карандаш, безошибочно угадывалась его родительница – гроза чиновников и лучший друг светофоров.
– Вон еще кто-то идет, – сказал Мошкин. – Вроде ничего!
Чимоданов бросил косой взгляд.
– Эту – побоку!
– Почему?
– Бесполезняк, хоть бы она тапки и в зубах носила. Некоторые девушки продаются только вместе с мамами. Надо очень внимательно разобраться в комплектности бытового товара.
Следующей была блондинка Марина из отдела комнатных растений. Она, хоть и громко фыркнула, кроссовки подняла сразу и стала настойчиво совать их в руки Чимоданову. Ее вычеркнули за самодеятельность, потому что задание было не совать кроссовки в руки, а повесить их на спинку стула.